Заплатки города: как трещины на фасадах Петербурга стали полотном для работ уличной художницы

— Первое, что я всегда отвечаю на вопрос «чем я занимаюсь», — я говорю, что я актриса. Я играю в Москве в спектакле Антона Фёдорова «Это не я» в «Пространстве Внутри». И это для меня моя основная и самая важная сфера деятельности, и я бы хотела, чтобы театр и кино занимали большую часть моей жизни. Скульптура тоже занимает важное место, но вообще мне нравится мультидисциплинарность и работа на стыке разных видов искусства, их пересечение — поэтому я люблю слово «художник»: оно широкое и не сужает тебя в определённую точку, а вбирает в себя всё то, чем я в принципе занимаюсь, перетекая из одного в другое — театр, скульптура, уличное искусство, прикладное искусство, танец.

— Я рисовала ещё с детства, но после школы не хотела поступать в художественный институт, так как было ощущение, что если займусь этим профессионально, то потеряю желание и интерес, поэтому просто ходила на занятия к художнику и рисовала в своё удовольствие. Но в живописи я в основном копировала с фотографий, а сама ничего не создавала, и в какой-то момент мне стало в этом тесно. Параллельно я занималась прикладным искусством — батиком, валянием, расписывала вазы. И однажды подумала: почему бы не лепить вазы самой, чтобы потом их расписывать? И как раз мой одноклассник занимался в гончарной мастерской и привёл меня туда. В итоге вместо ваз стала делать скульптуры — так это и закрутилось, и скульптура стала частью моей жизни.

— Это очень необычное чувство, оно возникло в Москве, когда я пошла на спектакль «Кабала Святош» («Сны господина де Мольера…») в Ленкоме, и в конце во время аплодисментов я испытала катарсис, я почувствовала тогда: «Вот ради чего стоит жить». Я была настолько переполнена благодарностью, которую хотела отдать, и зрители хлопали, от чего в зале возник особый коллективный опыт проживания, я почувствовала эйфорию, и у меня возникло желание быть ближе к этому, но я не понимала, как это должно случиться, просто произошел внутренний отклик.

— Это было в 2015–2016 году. Моя мама помогает бездомным собакам, и мне захотелось сделать для неё скульптуру девочки с собакой. Я ничего не знала о технике, мне просто объяснили основы работы с глиной, чтобы ничего не лопнуло. И я до сих пор помню это впервые возникшее чувство — будто руки вселяют душу в глину, и это меня тогда так тронуло и поразило. В отличие от живописи я сразу стала делать своё, чувствовать форму и объёмы и полную свободу. Рождались образы и идеи. Раньше делала много скульптур с животными: что-то дарила, просто делала для себя.

— Мне нравится, что у меня не одна сфера деятельности: театр и кино всё-таки очень непостоянные, а с глиной можно работать всегда. Я сама пыталась понять, когда это стало больше, чем хобби. Думаю, всё дело в опыте. В сфере скульптуры я существую довольно обособленно, в последнее время стала внедряться в художественную среду через стрит-арт, несколько раз в 2019 году выставлялась на групповых выставках. Например, есть такой художник Андрей Бартенев — он сейчас живёт в Испании, а раньше был куратором в галерее на Таганке, — там пару раз выставлялась. А прошлым летом делала скульптуры для танцевального проекта «Unhuman» в Москве. В скором времени хочется сделать персональную выставку, и, скорее всего, она будет мультидисциплинарной и охватывать разные сферы искусства. 

— Я много работаю с инаковой телесностью — нарочито неправильными пропорциями, ломанными линиями, неестественными искривленными позами. Это начало проявляться, когда я стала танцевать и работать с телом, и отсюда стали рождаться такие телесные образы, которые постепенно перешли в скульптуру и стали одним из основных мотивов моих работ.

Вообще, ещё в самом начале работы с глиной я делала вазы искаженных женских тел. Тогда я не знала, откуда это берётся, и мне сказали о Шиле (прим. редактора: Эгон Шиле — австрийский живописец и график, один из ярчайших представителей австрийского экспрессионизма). Я на тот момент не была знакома с его творчеством и удивилась такому совпадению схожести моих работ с его. Сейчас я уже вдохновляюсь им осознанно.

А первой такой скульптурной работой стала балерина. Мы привыкли видеть балерин красивыми, лёгкими, воздушными, а на самом деле за этим стоит столько изнуренного труда и боли — и мне тогда захотелось об этом сказать через скульптуру. И я сделала балерину искривленную, с большими поломанными ногами, с кровавыми следами — и, кажется, именно от этой работы искаженные и гротескные формы закрепились в моем творчестве.

— Года два назад мне пришла эта мысль, но я не помню тогда, что было основной движущей силой, наверное, мне хотелось продвинуть себя в массы, и плюс я фотографировала скульптуры в среде города, они туда безоговорочно вписывались, город придавал им ещё больше глубины и хотелось, чтобы они стали его частью. Но я всё чего-то ждала. Потом год назад опять я к этому вернулась. Думаю: всё, нужно взяться за это. 

И это было 17–18 июня 2025 года, я гуляла с подружкой и зашла к Ахматовой в парк, возле её портрета на стене не было одного кирпичика, я поняла, что это идеальное место для моей скульптуры. Буквально на следующий день позвонила подружке: «Всё — мы едем к Ахматовой».
Помню, что уже на следующий день улетела в Китай и ничего не ждала от этой интервенции, думала, что скульптуру заберут сразу. Но друзья сказали: «Запиши рилс!» — я выложила видео, оно разлетелось, люди начали писать, приходить к музею, интересоваться. А через месяц сотрудники музея Ахматовой связались со мной, чтобы опубликовать фотографии и рассказать о работе у себя, я подумала: «Господи, какие же они прекрасные, что так это приняли».

И я правда считаю, что Анна Андреевна меня благословила, что именно с неё всё началось. Потом я случайно наткнулась на пост «ВКонтакте», где обсуждали моих Ахматовских мальчиков: там было больше сотни комментариев — «Что это значит? Что хотел сказать автор? Нужно найти эту Екатерину Березину, пусть она всё объяснит». Одни писали, что это «блокадные дети», другие — что это «страдающие люди», и все пытались разгадать.

— Я не хотела бы придавать этому конкретные смыслы, чтобы у людей был люфт для личного восприятия, потому что не важно, про что они для меня, — важно, что они вызывают у людей. Но если говорить образно, то для меня это о хрупкости и беззащитности человека перед вечностью, о его уязвимости и зыбкости, о том, что завтра может не быть. Про то, что человеку нужен человек.

Мне бы хотелось, чтобы, соприкасаясь с этими скульптурами, люди смягчались внутри себя. На самом деле внутри мы все очень хрупкие, нежные, без этой «шелухи» и брони, которую выстраиваем за годы жизни, защищаясь друг перед другом и перед миром. Но даже в самом жестоком человеке всегда есть этот беззащитный мальчик, который хочет любви и хочет любить.

— Изначально в Москве я тоже оставила скульптуру у театра. Она была приклеена в уголке, и её быстро забрали. Постепенно стало ясно: надо вписывать работу в само здание, тогда она обретает дополнительный смысл — становится не просто объектом на стене, а частью архитектуры. И тогда у людей будто пропадает желание её уносить.

Я стала приезжать с сырыми скульптурами, иногда прямо с глиной. Гуляла, запоминала адреса, а потом возвращалась и подбирала форму под конкретную трещину, придавала скульптуре очертания этого отверстия. После забирала, обжигала, красила — и знала, что эта работа уже полностью «состыковается» с местом.

— Постепенно пришла ещё одна мысль: эти трещины — как раны города. Скульптуры будто залечивают их, создают новую жизнь и дыхание. Из разрушенного рождается что-то живое — жизнь из смерти.

— Всё интуитивно. Они как будто сама меня находят. Раньше, когда я только начинала, я ходила с уже готовыми скульптурами и искала место. Это вообще не работало — как раз такие работы и забирали. Теперь я понимаю: нужно сначала найти «трещины», записать адрес, а потом приходить с сырыми скульптурами и придавать им форму конкретного здания и трещины или же лепить скульптуру прямо на месте. Так получилось, что все эти места так или иначе связаны с искусством — театры, башня, где собирались поэты. А на Моховой улице, там вообще два института: РГИСИ и Вхутеин

— Я сама воспринимаю искусство — театр, кино, живопись — на каком-то интуитивном уровне и не люблю разбирать, что это значит лично для меня, что я из этого вынесла. Если искусство попадает в тебя, оно уже начинает работать внутри, запускать процессы, даже если ты их не осознаёшь. Просто чуть-чуть меняешься, становишься, может быть, более чистым и честным…

Если говорить о моих работах, то мне хотелось бы, чтобы они попадали в человека и смягчали его, может быть он вдруг увидел в себе хрупкость и начал относиться к себе и другим бережнее, ведь мы никогда не знаем, что ждёт нас завтра.

Мне очень близка идея объятий. Я часто думаю, что это, наверное, самая чистая форма контакта между людьми, здесь столько силы любви. Наверное, именно это ощущение я пытаюсь вложить в свои скульптуры: если ты можешь протянуть другому ладонь или сердце, в этом есть что-то действительно важное.

— Город как будто благословляет меня на «заплатки города». Сначала мы делали всё с друзьями — ночами. А потом, перед «Камчаткой», я решила, что нужно попробовать днём, в открытую. И за всё это время я ни разу не встретила негатива. Наоборот: и пожилые, и молодые — все реагируют очень тепло. У Ахматовой даже пожилая пара специально остановилась и сфотографировала.

Даже охранники! Один раз я лепила с подругой возле МДТ. Подходит охранник: «Что вы тут делаете?» Подруга отвечает: «Скульптуру клеим». Он только кивнул: «Ну ладно. Камера пишет, если что». И ушёл — не стал прогонять.

А ещё был случай у башни на Таврическом. Подходит суровый мужчина, видимо работник города, спрашивает: «Что делаете?» Я растерялась, и первое, что сказала: «Фотографирую». Он поднял голову, увидел скульптуру и вдруг смягчился, сказал: «Понятно». А потом всё время, пока мы клеили (минут тридцать), стоял неподалёку, словно ждал, когда мы закончим. Это такое классное чувство — будто сам город подпускает меня к творческому процессу.

— Возможно, будут рождаться новые образы. Мне бы хотелось распространять проект, расширять его, в том числе по Петербургу, а также по другим городам, где я бываю.